Об Олдосе нашем Шекспире замолвите слово... (Хаксли - О дивный новый мир!)

Первое, что удивило в отзывах на странице — критика схематичности сюжета (что, может быть, вполне справедливо, тем более сам автор признавал недостатки романа), но главное — критика «дикаря», дескать он тупой, дескать, в романе нет положительных героев и прочее.

Забавно такое слышать, потому что, кажется, будто роман наполовину не понят читателями. Да, «дикарь» глуповат.... но зачем? Зачем автору, который так подробно и точно сумел в 1932 году выписать генную инженерию и общество потребления с рекламой, продажей ощущений и вырождением искусства, с такими точными набросками одиночества, Бога, социума в психологии человека, делать персонаж именно таким?

Надо иметь в виду, что все персонажи в романе — не случайны, а героев здесь несколько — два альфа-плюсовика Бернард и Гельмгольц, женщина альфа Ленайна, Фанни, Верховный управитель Мустафа Монд, директор, Линда, собственно Джон. Это разные персонажи и на каждом из них автор показывает те или иные особенности человеческой психики: жестоко, откровенно, четко.

Первая ошибка в восприятии этого романа — понимать конфликт между дикарем Джоном и цивилизацией, как конфликт человека нормального с людьми ненормальными. Это столкновение социумов разных, действительно, но... Очевидно, что люди цивилизации — это запрограммированные генетическим воспитанием машины, которые твердят гипнозаученные фразочки и поступают всегда по заданной программе. Но ошибкой было бы считать Джона свободным от подобной запрограммированности. Вместо гипнокассет у Джона есть Шекспир и эти слова, которые он извлекает из памяти в ответ на те или иные события, являются точным воспроизведением слов умершего столетия назад писателя. Джон также запрограммирован. Все, что он знает, — все, что говорит — не его слова, чужие. Поэтому мы имеем столкновение двух запрограммированных социумов — дикарь Джон с его шекспиром и миллиард близнецов цивилизации с их гипнокассетами. Джон также замкнут в своих предрассудках, как и жители цивилизации и является по сути тем же ребенком, что и инфантильные члены лондонских каст. Это один из мессаджей романа: всякий человек есть совокупность его предрассудков. В доказательство этого Хаксли словами Мустафы Монда уничтожает одно за другим понятия — героизм, целомудрие, одиночество, любовь, искусство, Бог, как не нужные, как принадлежащие только своей системе предрассудков, и вполне заменяемые на набор других (агероизм, взаимопользование, общество, развлечение и потребление) простой заменой этой системы предрассудков.

Мы действительно видим столкновение двух миров, но это столкновение не личностей, а скорее предрассудков, и предрассудки цивилизации оказываются более живучими, более сильными, более ценными, т.к. Линда выживает в обществе индейцев, а Джон — едва не сходит с ума и кончает жизнь. Новый мир, дивный новый мир, оказался более жизнеспособным. И это другой мессадж романа — несмотря на все, что потеряли жители цивилизации, как вид новые люди более жизнеспособны в новом мире, нежели умеющий добывать себе пищу и заниматься земледелием, знающий о Боге и одиночестве дикарь.

Еще одной сильной стороной романа является его атрагичность, за исключением финального самоубийства. Люди нового мира счастливы. Они имеют то, чего хотят, и хотят то, что имеют — ни граммом больше. В отличие от «Мы» Замятина, где герой ощущует конфликт с собственными сородичами, и переживает полную драму перерождения в другого человека, ни Бернард, ни Гельмгольц, ни Ленайна, ни Линда — такой ломки не переживают, каждый из них, даже Бернард, вроде бы отвергнутый обществом, до самого последнего дня остается счастливым пленником запрограммированных представлений. Джон же — лицо инородное, он чужой, он приходит в цивилизацию, накормленный с молоком матери сказочными историями о рае под названием Лондон. И он оказывается неспособен даже на йоту понять других людей, несмотря на его любовь к поэзии, его знание точных слов и Шекспира. Его разум так и остается между Отелло и Бурей, а новый мир, окружающий и живущий по собственным законам, оказывается непонятым, непринятым, и именно в этой невозможности осознать и понять, кроется трагедия дикаря.